TimesHistory

Но, одновременно с суровым обучением солдат, среди офицеров гвардейского корпуса господствовала полная распущенность. «Подчиненность исчезла и сохранилась только во фронте, — пишет великий князь Николай Павлович в своих заметках об этом времени, — уважение к начальникам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка, а все [26] делалось совершенно произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со дня на день».

Николай Павлович, воспитанный совершенно в другом направлении и с другими взглядами на служебные обязанности, не был способен потворствовать вкоренившейся распущенности. Изложим его собственными словами то положение, в котором он оказался, командуя гвардейской бригадой.

«Только что вступил я в командование бригадой, как государь, императрица и матушка уехали в чужие края. Из всей семьи я с женой и сыном остались одни в России. Итак, при самом моем вступлении в службу, где мне наинужнее было иметь наставника, брата-благодетеля, оставлен я был один с пламенным усердием, но с совершенной неопытностью.

Я начал знакомиться со своей командой и не замедлил убедиться, что служба шла везде совершенно иначе, чем слышал волю государя, чем сам полагал, разумел ее, ибо правила были в нас твердо влиты. Я начал взыскивать — один, ибо, что я, по долгу совести, порочил, дозволялось везде, даже моими начальниками. Положение было самое трудное; действовать иначе было противно моей совести и долгу; но сим я явно ставил и начальников и подчиненных против себя, тем более, что меня не знали, и многие или не понимали, или не хотели понимать.

По мере того, как начал я знакомиться со своими подчиненными и видеть происходившее в других полках, я возымел мысль, что под сим, т. е. военным распутством, крылось что-то важнее, и мысль сия постоянно у меня оставалась источником строгих наблюдений. Вскоре заметил я, что офицеры делились на три разбора: на искренно усердных и знающих, на добрых малых, но запущенных, и на решительно дурных, т. е. говорунов, дерзких, ленивых и совершенно вредных; но их-то, последних, гнал я без милосердия и всячески старался оных избавиться, что мне и удавалось. Но дело сие было нелегкое, ибо сии-то люди составляли как бы цепь через все полки и в обществе имели покровителей, коих сильное влияние сказывалось всякий раз теми нелепыми слухами и теми неприятностями, которыми удаление их из полков мне отплачивалось».

И действительно, Николай Павлович был строг и взыскателен со своими подчиненными; ни одно малейшее упущение по службе не проходило безнаказанно. Но это не было, как многие думают, следствием его черствого сердца, а применением строгой системы, соблюдение которой так часто доставляло ему душевные муки. Беспощадная строгость касалась только лиц, которые были известны великому князю исключительно с дурной стороны, и в проступках которых он видел лишь одну злую волю. Наказания же за случайные проступки очень часто влекли за собой старание великого князя загладить свою строгость особым вниманием, а в [27] случае несправедливого наказания и публичным извинением. О неоднократных таких извинениях даже в то время, когда Николай Павлович был на престоле, упоминают многие из современников.

Случаи теплого, сердечного отношения к своим подчиненным, желание прийти им на помощь составляли далеко не редкие исключения в этот период жизни великого князя. Даже в тех немногих письмах к нему императрицы Марии Федоровны, которые известных в печати, неоднократно проглядывает заботливость Николая Павловича о семьях подчиненных ему офицеров и о материальной им помощи. Такие поступки редко доходили, по понятным причинам, до суда публики, которой великий князь вырисовывался поэтому исключительно с отрицательной стороны. Один пустой и отчасти комичный даже случай лучше всего подтверждает сердечное отношение Николая Павловича к своим подчиненным. Летом 1825 года, когда он уже командовал дивизией, генерал-майор Головин, один из подчиненных великого князя, обратился к нему с просьбой дать из своей конюшни лошадь на парад, так как его собственная лошадь на репетиции парада выбила его из седла. «Обратиться же в теперешней моей крайности, — заканчивает генерал Головин свою оригинальную просьбу, — мне не к кому, кроме Вашего Императорского Высочества, не стыдясь открыться перед вами в моем положении». Трудно согласовать суровость и жестокость великого князя с подобными обращениями к нему его подчиненных!

Более обширное поприще для самостоятельной деятельности Николаю Павловичу представляла его должность генерал-инспектора по инженерной части.